Многие артисты и музыканты терпеть не могут фотографироваться перед концертом – это их отвлекает. А после выступления, когда они выжаты как лимон, они неинтересны большинству фотографов. Валерий Плотников однажды уговорил Аркадия Исааковича уделить ему пятнадцать минут перед выступлением. Это был наверное последний спектакль Мастера - "Мир дому твоему" в Ленинграде
Плотников был знаком с Аркадием Исааковичем благодаря семье его жены. И мечтал его снять в петербургском интерьере. Сначала он пришел к нему в дом на Каменноостровском. Ну да – квартира. В замечательном престижном месте, но интерьер был очень простой. Потом Аркадий Исаакович уехал в Москву, жил рядом с Театром Моссовета, но обстановка той квартиры тоже не очень подходила его замыслу.
Рассказывает Валерий Плотников:
"А тут Райкин, уже приезжая к нам на гастроли, не скажу «с антрепризой», нет. Последний его спектакль, если не ошибаюсь, «Мир дому твоему». И я смотрю, на сцене какие-то проблески, намеки той квартиры, которую я сватал Райкину в его повседневной жизни, там в одном углу кресло, с другой стороны лампа, еще кусок обоев. Я так понял – о, если там это все совместить в одном углу, объектив чуть-чуть скорректирует это, может, обманет чуть-чуть, получится квартира, и все решат, что вот так Райкин и живет в настоящей повседневной жизни. Но это было на сцене, это был спектакль, мало того, это надо было подгадать к очередным гастролям. Но, слава богу, у меня были такие возможности, я договорился с Райкиным, что он мне дает 15 минут перед началом спектакля, и я делаю этот свой задуманный портрет. Но там была еще одна проблема и еще одна сложность – тот костюм, который мне был нужен для съемки, был из второго отделения, а в первом отделении Райкин выходил в партикулярном пиджаке, с галстуком, то, что мне совсем не подходило. Я говорю – Аркадий Исаакович, мы с вами договорились, вы приходите в этом костюме, а потом тут же переодеваетесь в первом отделении. «Да, да, Валерочка, да», так все тихо, со всем соглашается. Замечательно, я выстраиваю, а я же снимаю, у меня свет студийный переносной, камера, я выстраиваю, стаскиваю это, еще приношу какую-то картинку, чтоб совсем создать иллюзию обжитого пространства, все замечательно. Появляется Райкин, о ужас, в костюме, я чуть-чуть подозревал, но не ожидал такого коварства, а может быть, просто он запамятовал, в пиджаке из первого действия.
Я говорю – Аркадий Исаакович, мы же с вами договаривались. «Да, да, да». Надо еще поправку сделать, что вот этот ТК Горького, в котором у нас гастролируют все, он имеет вид римской арены, но он самый большой, если не считать БКЗ, по численности сидячих мест. И туда все почему приезжают отбивать поступления всякие финансовые – потому что там очень много можно сразу посадить зрителей. Но и этого мало, там гримерная, я так обстоятельно рассказываю, чтобы это все представить, находится, я преувеличиваю, в полутора километрах от сцены, такое впечатление, что эта сцена не рассчитана на театр, да еще и на втором этаже или на третьем, в общем, не вровень, как всегда, со сценой. А я понимаю, что все, у меня второго шанса не будет. Райкин обещал мне. Я говорю – Аркадий Исаакович, идем переодеваться. Беру под локоток Аркадия Исааковича, а надо знать, во-первых, обожание его коллегами, мало того, там была действительно, Костя может подсказать, любимая и вечная костюмерша, назовем ее условно Люся, такая крупная, сильная и уверенная в себе дама, которая только что меня не всячески называла убийцей, мерзавцем. Я, сгорая практически от стыда, беру Райкина под локоток, и мы полтора километра тихонечко идем до гримерной, там переодеваемся в костюм из второго действия. Я еще запас бабочку свою, потому что Райкин (неразб.), она не соответствовала моим представлениям о прекрасном. Бабочку надеваю на него, мы точно так же возвращаемся. По пунктуальности театра и самого Райкина спектакль уже должен начинаться, уже был, наверно, второй, третий звонок. Мне не до этого, я понимаю, что сейчас меня та же Люся точно будет убивать, что-нибудь со мной сделает. А мне же надо еще Райкина ввести вот в это состояние покоя, петербургской квартиры, что все хорошо, что никаких этих спектаклей, никаких волнений, никаких вот этих полутора километров туда и обратно, ничего этого нет. Я начинаю, все-таки каким-то образом надо посадить Аркадия Исааковича, надо свет чуть-чуть скорректировать, я все это делаю. За кулисами уже не шипение или шепоток, а просто рев, «сейчас убьем, и не пикнешь у нас».
А мне так – или погибать, или делать эту фотографию. Единственное, что меня выдало все-таки, что я волновался, я все-таки бабочку Райкину уже не рискнул поправлять, она там у него сбилась. Я понимал, что, если я сейчас пойду еще и бабочку поправлять… Я снял Аркадия Исааковича, все замечательно, я вижу, что все хорошо. Тут Костя говорит – так, Валер, сними меня с отцом. Я понимаю, что таких вот фотографий обстоятельных… а надо как-то его тоже присоседить. Естественно, уже не так вдумчиво и серьезно, я снимаю Аркадия Исааковича с Костей, вылетаю, схватив в охапку, за кулисы с этой аппаратурой. Уже 7 минут должен идти спектакль, я уже весь мокрый. Но пиджак из первого отделения мы все-таки взяли с собой, догадались, слава Богу. И я делаю вот этот кадр, который, как выяснилось, стоил того, потому что он висит большим портретом в холле Сатирикона, и он же висит в театре, который сейчас имени Райкина на Большой конюшенной"
